Пятница , 29 Март 2024
Вы здесь: Главная | Библиотека | Статьи | Материалы ранних исследований | В горах Баксанскаго ущелья (на Северном Кавказе)

В горах Баксанскаго ущелья (на Северном Кавказе)

В горах Баксанскаго ущелья (на Северном Кавказе)

Николай Тавлинов

 

555

В средине августа 1899 года я выехал из слободы Нальчика (Терской области) в селение Урусбиево, с специальною целью поохотиться на туров и побывать на некоторых ледниках Урусбиевского Общества, вследствие любезного письма от князя Науруза Измаиловича Урусбиева.

Выехал я с проводником на восходе солнца. Дни на Кавказе в августе вообще безоблачны, а сегодня удивительно ясное утро. Кони наши радостно фыркают и быстро несутся по росистой траве; горный ветерок волнами ударяет в лицо и обдает с ног до головы приятною свежестью.

Весь Кавказ, от Эльборуса до Казбека, виден как на ладони: впереди тянутся лесистые хребты, за ними громоздятся скалы, а еще выше, на горизонте неба, сверкают вечные снега.

В верстах 20-ти от Нальчика мы переезжаем бурную речку „Чегем», который берет свое начало в ледниках Чегемского общества. На наше счастье, еще рано, вода не успела „разыграться» от палящих лучей и мы благополучно перебираемся на противоположный берег.

Переехав Чегем, мы делаем маленький отдых.

Проводник мой, типичный горец, Бачай, расстилает для меня бурку, а сам садится на траве и добродушно смотрит куда-то вдаль, напевая заунывную песню. Убаюкиваемый шумом Чегема и заунывным напевом. я сладко задремал.

Когда я проснулся, солнце высоко стояло над головой и немилосердно припекало. Бачай, оскалив зубы, показывал на солнце и поминутно повторял: „гайда!», „гайда» (вперед). Мы сели на коней и поскакали вдоль лесистого кряжа.

Дорога пока не представляет особенного интереса; я мечтаю о предстоящей охоте и тороплю коня.

Через несколько часов мы подъезжаем к подошве высокой горы, которую нам нужно перевалить, чтобы добраться до Баксанской долины. Подъем в этом месте довольно крутой: лошади наши с трудом скользят по вьючной дорожке, и когда мы, наконец, добираемся до перевала, они тяжело храпят и покрываются белою пеной.

Мы на вершине горы. Я до сих пор не могу забыть той дивной картины, которая развернулась перед нами: солнце медленно догорало за Эльборусом и последними лучами озаряло снеговые вершины; внизу расстилалась Баксанская долина, вдоль которой блестящей лентою извивается Баксан. Вдали, по правому и левому берегу Баксана виднеется аул Атажукина с высоким минаретом, а выше аула чернеет Баксанское ущелье, стиснутое с обеих сторон неприступными скалами. Солнце совсем потухает в снегах; снеговые вершины все более и более бледнеют и в синеве неба горит один лишь двуглавый Эльбрус.

Покормив немного лошадей, мы начинаем спускаться в Баксанскую долину.

Здесь уже приходится слезать с лошадей и идти пешком.

Часа через полтора мы, наконец, въезжаем в Атажукинский аул. Теперь совсем стемнело; в саклях мелькают огоньки. Лай собак и шум Баксана производят в голове какой-то хаос; вдали слышится ржание кабардинских табунов, а с высоты минарета звучит призыв еффендия к правоверным: „Един Бог (Аллах) и Магомет его пророк!»

Не успели мы проехать аула, как показался из ущелья туман и через четверть часа вся долина покрылась мглою. Мы завернулись в бурки и пустили лошадей. чтоб успеть к ночи добраться до Урусбиевской сыроварни.

Не доезжая несколько верст до сыроварни, нам пришлось переезжать бурный поток Гунделен. Ручей разыгрался и мне все казалось, что вот-вот мы вместе с лошадьми полетим в бурливые волны, но привычные кони дружно разбивают волны и благополучно выносят нас на другой берег.

На сыроварню проехали ночью. Я первое мгновение не мог ничего разобрать: шум, рев, спуск с какого- то обрыва вниз к реке. Оказывается, сыроварня одной стеной почти примыкает к скале, а другою — полукольцом охватывает грохочущий Баксан.

Я страшно устал и, как убитый, заснул под шум Баксанских волн.

Проснулся я, разбуженный шумом воды и криками вьючных ишаков (ослов). Солнце поднималось уже из-за высокой, покрытой травою горы, по которой паслись горские стада. Горный воздух весь пропитан запахом диких цветов и георгин, которые посажены перед окнами сыроварни. Сыроварня эта при покойнике Хамзате Урусбиеве (дяде Науруза Измаиловича) когда-то процветала: её буйволиный сыр славился на всю Терскую область; Хамзат специально ездил в Швейцарию для изучения сыроварнаго дела. Теперь же она совершенно пришла в упадок и славится лишь дивным айраном (этот здоровый напиток напоминает кумыс, или скорее кефир и очень полезен для слабогрудых).

Осмотревши сыроварню, мы снова продолжали путь.

От сыроварни начинается Баксанское ущелье, здесь приходится ехать шагом; дорога каменистая и почти на каждом шагу повороты. В полдень мы останавливаемся на зеленой лужайке.

Бачай треножит лошадей, а я, пользуясь этим временем, иду удить рыбу.

Рыбы в Баксане много и преимущественно форели.

Ловить можно только лесой с тяжелым грузилом, под громадными камнями, где вода не так быстра.

В течение часа мне удалось поймать около десятка довольно крупных форелей.

Я не видал более прожорливой рыбы, чем форель: она решительно все хватает, что ей ни попадется на глаза: мясо, хлеб, червяка, кузнеца и пр. Ловится она очень быстро; приманку хватает разом, нередко вместе с тем перегрызает и лесу. Надо только, как дернеть, тотчас опустить удилище и форель сама потянет в глубину всю лесу.

Вмёсте с тем она обладает изумительной ловкостью не говоря уж о том, что ухитряется подниматься чуть ли не по водопаду. Я сам бывал очевидцем её чертовской изворотливости: мне несколько раз приходилось неудачно ее подсекать, она быстро срывалась с крючка, падала на травянистый берег и как змея скользила снова в воду.

Из пойманной форели мы сварили замечательно вкусную уху, но Бачай мой наотрез отказался от этого редкого блюда (горцы вообще не едят рыбы).

Отдохнувши, мы снова усаживаемся и уже до самого Урусбиевского аула не слазаем с коней.

Дорога все время вьется по берегу Баксана; по обе стороны его громоздятся отвесные скалы самой причудливой формы и, чем дальше, все теснее и теснее сжимают Баксан.

Почти через каждые четверть часа приходится переезжать живые мостики, и мы то поднимаемся в гору, то опускаемся к шумящему Баксану. При повороте вдруг с шумом срывается гурт серых куропаток, но не успел я выхватить ружье, как они с резким свистом скрылись за выступом скалы.

Всю дорогу нам перебегают пугливые сурки. Они целыми стаями выбегают из норок понежиться на солнышке; вынырнет из норки, покажет головку, понюхает боязливо воздух и снова спрячется за камнем.

Ущелье становится все уже и уже, и мы, наконец, подъезжаем к мрачной трещине: это так называемый „Узкий проход». Кажется, будто отвесные громады силятся раздавить Баксан, и действительно, его рев здесь пре­вращается в какой-то дикий вой. Над самой головой чернеет в синеве отвесная скала. Про эту скалу у горцев сложилась следующая легенда: во время одного многочисленного набега крымских татар на соседей Урусбиевского общества, карачаевцев, баксанский князь, отважный Баксануко, решил протянуть со своими джигитами карачаевцам руку и раз навсегда покончить с крымцами. Напрасно невеста Баксануки, красавица, княж­на Хани, умоляет бесстрашного князя остаться дома. Баксануко непреклонен; он созывает своих храбрых джигитов и дает слово княжне вернуться ровно через месяц. Проходить неделя, две, три…, наконец четыре, а князя нет, как нет. Княжна в отчаянии ломает руки и поминутно выбегаеть на дорогу. В порыве безум­ной тоски по Баксануке, Хани взбирается на неприступ­ную скалу и до заката солнца не спускает глаз с ущелья. Вдруг раздается свист нагаек и из-за горы несутся разбитые урусбиевцы. Хани не видит Баксануки и, с страшной высоты, бросается в Баксан. — Проходит год. Однажды ночью въезжает в аул всадник и входит в саклю отца Хани. Старый князь пристально всма­тривается в гостя и узнает бежавшего из плена Баксануку. Старик бросается к Баксануке и рыдая сообщает о смерти Хани. Дикий крик пронесся по аулу, — раздался топот копыт, и Баксануко пропал бесследно в скалах. Горцы говорят, что по ночам со страшной скалы иногда слышатся отчаянные вопли: это Баксануко проклинает крымских татар и призывает свою неве­сту Хани.

Когда мы оставили позади себя Баксанукову скалу, начинало уже смеркаться; с ледников потянул свежий ветерок, послышался запах смолы, показались сосновые и березовые рощи. Вскоре, вдали на горе, замелькали огоньки, потянуло дымком, и через несколько минут показался Урусбиевский аул.

Было совсем темно, когда мы подъехали к аулу. Переехав Баксанский мост, мы поднялись в аул и я сно­ва былъ ошеломлен шумом и ревом. Шум этот, ока­зывается, производил бешеный поток «Киртык», ко­торый, немного выше моста, впадает в Баксан.

Улицы аула кривы и тесны, сакли большею частью выстроены из сосновых бревен, встречаются и сложен­ный из одного камня. Дом Урусбиевых построен в русском стиле; в нем живет княгиня с дочерьми, а Науруз Измаилович помещается в небольшом швейцарском павильончике. Мы въезжаем в высокие ворота и я вторично поражен шумом, но это оказываются искус­ственные водопроводы, которые орошают зеленый двор, огороды и хлебные посевы. Здесь колос созревает только в средних числах августа. Встреча была самая радушная: мне предоставили прекрасную комнату, увешенную фамильным оружием, восточными коврами и гро­мадными турьими рогами. В углу помещалась широкая кровать с пуховиками и шелковыми азиатскими одеялами. Но больше всего меня поразили оленьи рога; я никогда не видал таких колоссальных рогов, да и вряд ли когда встречу. Положительно всю боковую стену над кроватью занимали эти рога, на разветвлениях которых висели всевозможные восточные дробницы и пороховницы. Я насчитал 14-ть отростков.

Пока я осматривал комнату, вошли два горца и при­несли с собой кумганы (кувшины) с водой и какие-то пахучие мыла. Я с наслаждением освежился ключевой водой и не успел еще привести в порядок запыленный костюм, как вошел Науруз Измаилович и увлек меня в свою комнату.

Мы долго просидели за самоваром, мечтая о пред­стоящей охоте и вспоминая общих знакомых.

Науруз Измаилович был в 80 годах вольнослушателем Московского университета, а потом. вследствие смерти отца, покинул университет и теперь живет в своих родных скалах.

Легъ я поздно. Во сне мне все слышался шум: я несколько раз пробуждался и, наконецъ, заснул богатырским сном.

Встал я, когда солнце восходило из-за высокой горы, Юшкмеля, тень от которой ложилась через окно в мою комнату.

Я быстро вскочил и вышел на балкончик; горный ветерок обдал меня с ног до головы. Передо мной развернулась грандиозная панорама: прямо против меня простирался величественный перевал из Баксанскаго ущелья в Сванетию, к которому вело от самого аула, изрезанное каскадами потоков, дикое ущелье Адыръ-Су (что значит — сильная вода); направо и налево чернело Баксанское ущелье, а позади зияло узкое ущелье  „Киртыкъ», из которого так бешено вырывался поток „Киртык»; рядом с Киртыкомъ ущелье и перевал Сюльтран, откуда с грандиозной высоты падал величествен­ный водопад.

После чая мы с Наурузом Измаиловичем решили поохотится на горных курочек.

Отправились мы к подошве скалистой горы; не успе­ли мы еще подойти к осыпи горы, как сбоку из по­сева послышался шум и над нашими головами проле­тала целая семья горных курочек. Я выстрелил, одна упала к ногам, а другая, подраненная, скрылась в камнях. Испуганный гурт рассеялся по камням осыпи. Те­перь уж нельзя терять их из виду; мы скользим по осыпи и перепрыгиваем с камня на камень. Видно, как курочки перескакивают по камням все выше и выше; вот прямо над головой мелькает из-за камня серая головка. Сердце усиленно бьется, в висках стучит, ноги подкашиваются, —я  делаю промах.

Весь разбросанный гурт поднимается в гору, раз­дается выстрел со стороны опередившего меня Науруз Измаиловича и две курочки падают на камни.

Этим все и закончилось. Сколько мы потом ни лаза­ли по камням, но уж больше не могли спугнут ни одной горной курочки.

Из убитых курочек дома нам приготовили вкусный на вертеле шашлык с тузлуком (острый соус на сме­тане); после дичи подали лепс (густой бульон из ба­ранины); потом появился хантупс (вкусное блюдо из мелко нарубленных цыплят с кисленьким соусом); затем  показались круглые пироги, без крышки, которую подают отдельно от пирога; сперва разрезают крыш­ку пирога, а потом каждому кладут искрошенное с местною зеленью сочное мясо, потом появляется сладкий пилав (плов), за которым следует сладкий джугурт (кислое молоко с медом) и, под конец, весь обед мы запиваем чудным айраном.

Вечером Науруз Измаилович устроил танцы в старой сакле, в которой жил когда-то его отец Измаил (знаменитый по всему Баксану охотник).

Обширная сакля построена из колоссальных сосновых бревен. В передней стене её, в самой средине, устроен красивый очаг с высокой открытой трубой; в боковых стенах вделаны в несколько рядов полки с причудливой восточною резьбой; на задней стене по всем полкам навалены груды перин, красивых шелковых одеял и подушек, которые тщательно завыше­ны азиатскими покрывалами; в углу помещается широкая с резьбой кровать Измаила, вся испещренная изречениями из Корана. Сакля ярко освещена пылающим очагом. Когда мы с Науруз Измаиловичем вошли в саклю, все гости уже были в сборе; началась „кафа», танец, в котором каждый горец подходит к горянке, берет ее под руку и становится в ряд; затем все плавно несутся по сакле, выделывая при этом направо и нале­во известные па. Потом разделяются на две, на три шеренги и т.д. В первой паре всегда несется какая-нибудь красавица с гармоникой и имеет вид царицы бала. После „кафы» начинается «сандарака», которая отличается от „кафы» тем, что здесь сразу все берутся под руки, образуя длинную ленту, а затем выделывают различные круги и фигуры.

Но вотъ начинается „лезгинка», на средину сакли выплывает с гармоникой царица бала, черноокая Айма; тутъ ужъ не удерживается сам князь и несется за цари­цей; сакля задрожала от пальбы, — я не успеваю смотреть за Наурузом Измаиловичем и легким полетом дикарки.

После лезгинки мы с Наурузом Измаиловичем уходим пить чай. Разговаривая за чаем, я с удивлением заметил на стене, среди фотографических карточек туземцев, группу туристов, среди которых находился бывший профессор Московского университета Максим Ковалевский. Науруз Измаилович объяснил мне, что эту группу сняли англичане, когда Максим Ковалевский совершал с научною целью перевал в Сванетию. Это те самые англичане, которые потом погибли в Хуламскихъ ледниках при восхождении на неприступную вершину Коштан-Тау.

Назавтра мы сговорились совершить восхождение на озеро „Сюльтран», расположенное над Урусбиевским аулом, на самом перевале, среди вечных снегов.

Поразительную высоту этого озера определили еще погибшие англичане, и после озера Титикаха (в Андахъ Боливии) причислили его к высочайшим озерам мира..

После чая мы разошлись по своими комнатам и улег­лись спать.

Встали мы на заре; сборы наши продолжались недолго: мы выпили по ченаку (чашке) айрану и нескоро надели гopcкие чабуры. Это легкая кожаная обувь, внизу которой вместо подошвы прикреплены крестообразно ремни, чтобы не скользила нога по снежным и травянистым покатостям. Потом мы накидываем на себя башлыки, берем в руки альпенштоки и оправляемся в дорогу, причем я с завистью поглядываю на чудный штуцер Науруза Измаиловича. Здесь, в горах, моя берданка далеко усту­паешь английскому штуцеру. Штуцер этот был подарен одним англичанином еще покойнику Измаилу. Гор­цы не помнят, чтобы от Измаила уходил когда-нибудь тур, и действительно, развешенные по стенам оленьи и турьи рога свидетельствуют об его охотничьей славе.

Проводникъ наш — высокий, широкоплечий старик его мужественное загорелое лицо дышит энергией и отвагой.

Зовут старика Апай (он один из лучших охотников в Баксане). Апай был неизменным товарищем и спутником Измаила; на его же руках и умер старый князь, убитый изменнически в скалах своими врагами.

Теперь Апай не расстается с Наурузом Измаиловичем и всюду сопровождает его в пути.

Солнце уже золотило снеговые иглы, когда мы вышли из Урусбиевского аула. Мы прямо от аула начинаем подниматься в гору. Впереди идет Апай, за ним На­уруз Измаилович, а я то опережаю своего друга, то отстаю от них обоих, собирая по дороге незабудки, буковицы скабиозы и красивые колокольчики. С каждою минутой мы поднимаемся все выше и выше; сердце сильно стучит, в ногах появляется дрожь.

Мы часто останавливаемся и, наконец, делаем не­большой отдых.

Образовавшись падением круглых и подвижных кам­ней, Сюльтран бешено прыгает вдоль отвесных каменных стен, у которых мы так осторожно теперь тес­нимся. После трехчасовой ходьбы, мы подходим к кошу (домику) и располагаемся на отдых. Здесь, оказывается, живут аталыки (родственники Науруза Измаиловича по молочной матери). Нас, конечно, встречают с почетом и угощают на славу бешлякомъ (овечий сыр), джугуртом (густое кислое молоко), айраном и другими молочными продуктами.

Отдохнувши часа полтора, мы продолжаем взбираться выше.

Теперь приходится карабкаться по совершенно отвес­ной скале; прикасаясь к ней всем телом, мы на цыпочках подвигаемся по незначительным выступам пластов и в то же время цепляемся руками за верхние не­ровности, причем время от времени раздается звонкий стук наших ружей о неровные выступы скал.

К прежде уже овладевшей нами усталости присоеди­няется новое явление – сердцебиение. Оно беспрестанно за­ставляет нас вздрагивать и по временам усиливается до того, что возбуждает опасение. Я считаю число шагов, которое мы можем сделать, и нахожу, что после каждых десяти, а иногда пятнадцати шагов мы при­нуждены останавливаться. Но вот показалась небольшая площадка, мы с трудом добираемся до неё и делаем привал. Пока мы тут сидели и беседовали, над нами на скалах появился молодой тур. Встревоженный нашим соседством, он поднялся выше, а затем повернулся, чтобы посмотреть на нас. Скоро к нему подошел дру­гой и они вместе составляли красивую группу. Их положения часто менялись, но были всегда грациозны; с при­поднятыми головками и закинутыми назад рогами, вы­ставляя одну из легких своих ножек и глядя на нас своими дикими, серьезными глазами, они казались олицетворением свободы.

Пока мы ими любовались, Апай, как кошка, исчез в скалах над нашими головами. Мы еще продолжали любоваться группой, как вдруг с противоположной сто­роны ветра раздался выстрел и одно из грациозных животных грохнулось со скалы, увлекая за собой массу мелких камней.

Молодому туру не было еще и двух лет.

Мы пока спрятали его до обратного пути под большим камнем и снова полезли по скалам.

Миновав небольшую снежную ложбину, мы, наконец, приближаемся к озеру „Сюльтран».

Через четверть часа мы будем на перевале, но это только обман. Намъ нужно еще преодолеть последнюю преграду: перед нами перпендикулярно торчат голые утесы; приходится карабкаться по шипящим каскадам Сюльтрана. Временами я чувствую такой упадок сил, что не могу сделать почти шести шагов. Кажется, что в висках разрываются артерии и сердце хочет выр­ваться из груди.

Но вот все больше и больше расширяется горизонта и мы, наконец, достигаем перевала. Мы на высоте вечных снегов. Мое дыхание быстро, но легко и без сте­снений.  Под нашими ногами в обширной котловине расстилается Сюльтранское озеро, в глубокой синеве которого, как в зеркале, отражаются с северной стороны снеговые, а с южной—скалистые вершины гор. Воздух совершенно почти неподвижен, и легкие перистые облака, кажется, как-будто застыли в его неподвижной синеве. Снеговые глыбы спускаются до самой воды и неподвиж­ное озеро кажется миниатюрным, заколдованным ледовитым океаном. А с левой стороны хрустальный поток „Сюльтран», плавно выливаясь из спокойной си­невы, вдруг обрывается и, пенясь, прыгает каскадом по мрачным скалам.

Не просидели мы еще и полчаса, как вдруг из-за белой горы показался густой туман и вскоре на нас посыпалась снежная крупа. Мы завернулись в башлыки и начали спускаться к кошу. По снежным откосам при­ходилось съезжать прямо на удалую. Вот здесь-то и пригодились альпенштоки, благодаря которым мы могли время от времени удерживаться на снежных и травянистых откосах.

Когда мы спустились до убитого тура, начинало уже смеркаться.

Апай взвалил добычу на свои могучие плечи и мы направились к кошу. Пришедши на кош, мы с Наурузом Измаиловичем повалились на бурки и, как уби­тые, проспали до утра. Встали мы, освеженные и укреп­ленные.

Закусив и выпив айрану, мы спускаемся вниз к аулу. В одном месте мы неожиданно вспугнули целую семью горных тетеревов (Tetrao Mlokosyewitzii), которая со свистом пронеслась над нашими головами. К аулу мы спустились после полудня и остаток дня провели дома, порешивши назавтра отдохнуть, а послезавтра специально отправиться на туров к ледникам ущелья Адыр-Су.

На другой день я все время бродил по окрестностям аула, изучая строение скал и рассматривая некоторые интересные виды растений. Вечером мы упаковали необхо­димые вещи, заказали по две пары чабуров и долго про­сидели на балкончике, любуясь лунною ночью.

Горный ветерок порывами ударяет о ставни, и то затихает, то налетает с новою силой. Горы, кажется, дремлют в синеве темнаго неба; луна медленно выплывает из-за высокой скалы „Юшкмеля» и обливает мертвенным светом снега. Длинные тени от скал напоминают каких-то сказочных титанов, а на краю горизонта яркая звезда кажется вот-вот сейчас потухнет в белом саване. Сакли мрачно вырисовываются с своими высокими глиняными трубами. В ауле глубо­кая тишина и только гул Киртыка и Баксана нарушает мертвое спокойствие. Подождавши пока луна не закатилась за снеговою вершиной, мы отправились на покой.

На другой день рано утром, навьючив ишака (осла), мы отправились в дорогу.

Переехав Баксанский мост, мы в конце аула под­нимаемся на крутую гору и, обогнув ее, спускаемся к бурному потоку Адыр-Су. Ущелье стиснуто с обеих сторон дикими скалами, унизанными сосновыми и бере­зовыми рощами. Почти через каждые пять, десять минут мы переезжаем быстрые потоки, которые изрезывают блестящими каскадами справа и слева скалы Адыр-Су.

Подъем идет все вверх и вверх и, наконец, перед самыми ледниками приходится взбираться на крутую гору. Перевалив ее, мы вступаем на зеленое плато, окруженное со всех сторон снеговыми горами и спол­зающими ледниками.

Перевал в Сванетно висит над нашими головами. Мы у его подошвы. Чудный ковер ледниковых цветов украшает зеленое плато. Мы останавливаемся в кошу на зеленой площадке, которую омывает хрустальный Адыр-Су. Здесь живут пастухи и охотники по турам.

Вечером для нас устраивают пир. Закалывают мо­лодого барашка на ужин. Мы все располагаемся на бурках вокруг пылающего костра и под звуки кобуза (горской скрипки) слушаем охотничьи песни. Освещенные, загорелые лица охотников дышат здоровьем и отвагой. Один из них начинает обычную охотничью песнь, а другие ее хором подхватывают. В этой песне охотники обращаются к горному духу и богу туров, умоляя его послать ночью глубокий снег, чтобы туры спу­стились за ночь на пастбище, как можно ниже, с неприступных скал. (Туры пасутся ночью, спускаясь с высот к травянистым откосам, где вместе с травой лижут солончаковые скалы) Затем начинается песня „Термен». Эта песня сложилась у охотников про высо­кую скалу, которая чернеет перед нами в синеве неба и своею формой напоминает человека. В песне гово­рится, что жил когда-то бесстрашный охотник „Мала­кай», который страстно был влюблен в молодую сванетку «Сафиат». Красавицу сванетку также полюбил грозный дух и всеми силами старался помешать Малакаю увезти Сафиат. Однажды на заре, когда задремал гор­ный дух, Малакай и Сафиат успели совершить перевал из Сванетш в ущелье Тон-Гузурун (Тонгуз-Орун, — Ред.). Звонко раздался по ущелью стук копыт малакаева коня. Горный дух проснулся и, увидев несущегося Малакая с Сафиат, дунул на них с страшною силой, но было поздно, — Ма­лакай уже приближается к Баксанскому ущелью; тогда, в порыва гнева, грозный дух отрывает кусок скалы и с ужасающей силой бросает его в несущуюся пару; громадный кусок пролетает мимо Малакая и Сафиат, и они укрываются в поселка „Терскол». (Действительно, в этом месте находится зеленая сосновая роща, а где лежит кусок огромной скалы, образуется просека, с величественным видом на Тон-Гузурунский перевал.) Когда сванеты проходят мимо этой скалы, они прекра­щают разговор и почтительно снимают шапки.

Между тем горный дух зорко следит за Малакаем. Малакай прячется от грозного духа, но страсть к охоте преодолевает страх. В пути, чтобы не быть узнанным грозным духомъ, Малакай тщательно укутывает теперь свое лицо широким башлыком. И вот однажды, завер­нувшись в башлык, он отправился за турами. Целый день безуспешно карабкается он по скалам и, наконецъ, под вечер замечает на скале огромнаго тура. Малакай стреляет и раненый тур падает на одну ногу. Въ порыве увлечения с Малакая спадает башлык и перед ним появляется грозный дух; поднимается страшная вьюга, адские крики раздаются со всесх сторон. В темноте Малакаи теряет дорожку и взбирается на непри­ступную скалу. Только на заре замечаетъ он с ужасом, что погиб и висит теперь над бездонной пропастью. В отчаянии Малакай хочет броситься с отвесной скалы, но грозный дух превращает его в камень.

Этот миф имеет и некоторое реальное значение у горцев. Он характеризует собой то страстное увлеченье охотой, которым отличаются в особенности некоторые отважные горцы-охотники. Нередко бывали случаи, что, увлекаясь погоней за туром, отчаянный охотник каким-то чудом ухитряется взобраться по совершенно отвесной скале, а затем, не имея возможности спуститься, бро­сается со страшной скалы.

Но любимая песнь охотников „Эки Джугутур» (т.е. два тура). Содержание её следующее: одно время жили два неразлучные друга — Караби и Айтек. Жили они душа в душу и, как говорят охотники, последнюю пулю делили пополам. Но вот оба друга влюбились в одну и ту же горянку. Девушка отдает предпочтение Айтеку, и гордый Караби с этих пор возненавидел своего друга. Дело несколько раз доходило до крупной ссоры, но добродуш­ный Айтек всегда уступал другу. Однажды Караби пригласил Айтека на охоту. Два дня они безуспешно про­лазили по скалам и, наконец, Караби увидел под ногами, над страшной пропастью, на небольшой площадке двух туров. Он поманил Айтека и когда тот, увле­каясь, наклонился над обрывом скалы, Кабари с дикой радостью столкнул своего друга в глубокую пропасть. Каждый куплет этой песни сопровождается припевомъ: „Эки Джугутуръ! ай-ай-ай, яй-яй-яй! „Эки Джугутуръ, ай- ай-ай, яй-яй-яйа (т.е. Айтек, два тура погубили тебя, два тура погубили тебя).

Теперь костер почти совсем потухает. Меня клонит ко сну; шум Адыръ-Су сливается с голосами охотни­ков; я закрываю глаза, но и сквозь сон в моих ушах слышится припев: „ай-ай-ай, яй-яй-яй эки джугутуръ, эки джугутуръ».

На другой день, свежим ранним утром, когда солнце только-что зазолотило снеговые вершины, мы были уже на ногах. Нас выступило семь человек: я, Науруз Измаилович, Апай и еще молодой охотник Мусса. Мы вчетвером отправились к „Термену», а трое других горцев полезли по скалам с противоположной стороны. Подниматься начинаем по осыпи. В начале подъем представляет покатую неровность, но чем даль­ше мы лезем, тем все круче становится осыпь. Камни поминутно обрываются из под ног; я несколько раз падаю с ружьем, но снова поднимаюсь и лезу выше и выше. Наконец, кончается осыпь, перед нами отвес­ная скала, мы сворачиваем в сторону и скользим по травянистому откосу. Ноги сильно дрожат, я не могу идти дальше и сажусь на камень. Отдохнувши несколько минут, я снова цепляюсь альпенштоком по откосу и по­двигаюсь шаг за шагом вперед. Наконец, мы делаем привал. Отдохнув с полчаса, мы продолжаем путь. Теперь приходится карабкаться по отвесным скалам; сердце страшно колотит в груди, пот градом катится с лица, а до снегов еще высоко. Мы снова располага­емся на отдых и подкрепляемся айраном.

Затем со свежими силами продолжаем взбираться по скалам. В одном месте я отстаю и прислоняюсь к отвесной скале. Вдруг над моей головой раздался шум крыльев. Руки задрожали у меня, когда я увидел перед собой огромную джумаруку (горную индейку). Я припал к откосу скалы и выстрелил почти в упор. Огромная джумарука рухнулась к моим ногам. Это был редкий случай; в это время почти невозможно подойти к джумаруке. Мне только весной, когда джумарука сидит на яйцах, иногда удавалось близко подходит к её непри­ступному гнезду.

Когда мы достигли, наконец, снеговой линии, показался легкий туман.

Мы с Наурузомъ Измаиловичем остались на площадке, а Апай съ Муссой полезли съ другой стороны по снежным откосам.

Вглядываясь в скалы, мы вдруг заметили в стороне большого тура, я первый выстрелил в него, но сделал промах; в это время Наурус Измаилович быстро вскинул винтовку, раздался выстрел и огромный тур с шумом покатился со скалы. Вскоре показался Апай и Мусса; оказывается, они тоже видели нашего тура, но боялись его спугнуть, такъ как ветер дул прямо с их стороны. Поздно вечером спустились мы к кошу.

Другие охотники еще не возвращались. Мы расположи­лись вокруг костра, а охотники наши начали обдирать тура, и, ободравши его, стали приготовлять на вертеле вкусный шашлык.

Мне и Наурузу Измаиловичу отложили почетные куски: сердце, печенки, почки и другие внутренности. В это время показались остальные охотники, и один из них, моло­дой горец, нес красивую турью голову, с большими загнутыми рогами. Он убил тура в сумерках, спуска­ясь со скалы к кошу. Теперь, по горскому обычаю, он мог любого старика-охотника послать за тушей. Молодой мараучу (т.е. охотникъ) давно уже точил зуб на Апая и теперь Апаю волей-неволей, а пришлось отправляться за добычей. На этот счет у горцев даже сложилась поговорка: если кто хочет уязвить другого, в особен­ности молодежь стариков (перед которыми они так бессильны), то язвительно говорят: „подожди, брат, до первого тура!..»

На другой день мы отдохнули, а на следующий снова полезли за турами. Отправились мы совершенно в про­тивоположную сторону Термена. Сколько ни лазили, как ни старались карабкаться по следам, но не могли в этот день убить ни одного тура. Правда, с одной скалы мы видели в подзорную трубу пару туров, но они были так далеко и высоко, что мы могли на них лишь только полюбоваться. Дня через два мы отправились к боковому перевалу Адыля. Это была наша самая удачная охота.

Поднявшись по высокому леднику, мы вскоре обогнули его и скрылись в скалах. В одном месте, огибая скалу, мы вдруг заметили на площадка целую семью туров. Апай начал обходить высокую скалу, а мы осто­рожно притаились над ней, наблюдая за грациозными движениями туров. Но вот раздался выстрел, — упал красивый самец, и перепуганное стадо бросилось в нашу сторону. Я выстрелил в самку, она слегка покачнулась и быстро скрылась за скалой. Я бросился вперед по скалам, и в это время передо мной появился молодой тур. Я выстрелил в него на расстоянии почти 30-40 шагов. Тур зашатался и повалился со скалы. За самкой погнался Науруз Измаилович, но она исчезла в скалах.

В следующие дни охота становилась менее и менее удачной. Очевидно, напуганные туры перекочевали из Адыр-Су в боковое ущелье Адыль.

Сегодня, покидая Адыр-Су, я последний раз взо­брался на высокий ледник и, прощаясь с ним, взглянул на небеса; что-то сказочное совершалось в это время на моих глазах: на краю небосклона роскошь красок присоединялась к великолепной игре света и тени. Ясные пространства янтарного и эфирно-зеленаго цвета охваты­вали алые и пурпуровые облачка; ближе к нам сизые туманы, внезапно зарождавшиеся, носились взад и впе­ред местными ветрами, между тем как далекие облака „словно ангелы, уснувшие на лету», лежали, по-видимому, без движения. То смешиваясь с облаками, то возвышаясь над ними, сверкали снеговые вершины Адыр-Су.

Вечером, спускаясь к аулу, мы остановились на кошу. Здесь я увидел молоденькую пару турят, пойманную еще весною охотниками. Быстрые прыжки этих миленьких животных поражали своею удивительною легкостью. Сверкая своими круглыми зеленоватыми глазами, они грациозно поворачивали свои красивые головки, и, вдруг заслышав стук, легко вспрыгивали на камни.

На другой день, распростившись с Наурузом Измаиловичем, я быстро поехал с проводником обратно в Нальчик. Около Нальчика, не далеко от Кошироковскаго аула, мы увидали на поляне красивого оленя, он стоял повернувшись лицом к аулу, и вдруг, увидев нас, быстро скрылся в ветвях, сверкая развесистыми ро­гами.

Через два дня, покидая Нальчик, я последний раз оглянулся на „Кавказский хребет». Солнце еще не осве­тило снеговые вершины гор, между тем как в глубине котловины небо оделось самыми роскошными цветами: темно оранжевый, янтарно-желтый и бледно-зеленый неза­метно переходили в лазурь неба.

 

Николай Тавлинов «В горах Баксанскаго ущелья (на Северном Кавказе)»// Дореволюционные публикации (Сост.  А.И.Айбазов, И.М.Шаманов) / Известия Карачаевского научно-исследовательского института. Вып. IX. — Черкесск: ИКО «Аланский Эрмитаж», 2013.

Вверх